Можно было бы предположить, что, придавая Данае черты своих возлюбленных, Рембрандт воображал и себя самого тем, к кому обращен приветный взор героини и восхитительно трепетный жест ее руки, словно осязающий нечто невидимое, тем, чье сияние наполняет всю картину столь волнующим чувством. И, оставаясь не названным по имени, он, как мифический даритель любви, как всепроникающий свет, присутствует во всем.